Недолго так. О ледяном аде. Об: «заблудился в сумрачном лесу». Я блудил в полуночном архангельском лесу – ночных, двухэтажных, одинаковых с лица, деревянных домов, заваленных снегом.
По «проспекту» Новгородскому блудил.
«Проспект» - деревянные мостовые, деревянные тротуары, деревянные стены. Затопленные морем скрипучего, искрящегося подлунного снега.
Замёрзшая колонка-водокачка.
«Доска, треска и тоска..»..
Я кричал от отчаяния: «Тамара Павловна!. Тамара Павловна!.».
Тамара Павловна, доброе сердце, «матроская мамка», хозяйка двухкомнатной квартиры, где мы, четверо студентов-медикусов, снимали жильё – могла спасти.
Кричал её доброе имя – требуя спасения. Я заблудился, пьяный. Замёрз до слёз.
Обходя, в который раз, круг за кругом, один и тот же квартал – по узким, пробитым между высоких, по грудь, сугробов, дорожкам со скрипом. В модных чешских туфлях. В дикий северный мороз.
Где-то, в какой-то момент, из темноты, из какой-то калитки в узком проходе между лунными снежными брустверами, явились, воплотились пять теней. Смеющихся, тоже пьяных, похлапывающих по спине, тычками загоняющих во флигель..
Потом отпаивали «Бiлим мiцним» у жарко натопленной печки. Смеялись. Орали песни. Угорали. Выбегали валяться в снегу.
Всё. Ничего не помню.
Может меня водили, разводили все эти 40 лет по архангельской снежной пустыне?. Зачитывая монотонно из классики?.
Очнулся, можно сказать, только сейчас. Через 40 лет. В другой стране, другом языке. Другом столетии.
Зачарованно глядящим в монитор фантастической ЭВМ фантастического третьего тысячелетия. Беспрерывно, коготком – «коготок увяз» – бьющим, теребящим её клавиатуру. Как старая, добрая, подопытная крыса с электродом-иголочкой в мозгу. «А в той игле – и смерть кощеева.».
Кто бы поверил..
В общем...
Я поднимаю этот бокал!. Сам не знаю за что. И на кой.
«…и горько жалуюсь и горько слезы лью, но строк постыдных не смываю».
Возможно, скоро потушат свет.
Пока не потушили.
С Новым годом, дорогие товарищи!