Почти поздно уже ложиться: через пару часов вставать – на заместительство, суточное дежурство. Не смогу утром подойти на кладбище Мелатен. Катя сказала, что памятник недавно установили.
Прийдём и выпьем рюмку позже: в воскресенье. Пасхальное Воскресенье.
Всё совпало – редкость. Пасхальные Воскресенья – для обеих конфессий: здешней и православной.
Катюша, вот эта страничка – в память о Лёше.
Просто...
«Годовщина Лёшиной смерти», – звучит как-то.. – не так.
Не должно бы быть.
Здесь – случайные моменты.
Повтор письма, написанного год назад.
Стишки, которые ему понравились.
– Так... Не мемуар никакой.
Мы с Лёшей много спорили. С 90-х ещё. Почему не разругивались вдребезги, насмерть поспорив? (А – наоборот?). Вообще, это в физике: разноименные заряды – притягиваются, одинаковые – отталкиваются. А вот двое матёрых человеков – на тесном пространстве спора... О-оо.
Не только – дружба семьями.
Были, кроме споров (особенно, блин горелый, по политической части: Лёша был левак – ещё тот. Вскипало у обоих – мгновенно) – общие точки. Вешки. Дающие ощущение – может и не грибной общности – мицелия, грибницы, но – чувство общей почвы под ногами. Темы, где уходили – обратно к себе в газету – бесы политики, несходные эстетические предпочтения (битвы за каковые в сети сейчас, иногда, похожи на спор в курилке: кто прекрасней: блондинки? – брюнетки? С привлечением обширного академического + обсценного багажа). Сигнал «свой-чужой»: моменты, приводящие к общему знаменателю. Знаковые. Собаки Павлова – и их фистулы – реагируют однозначно: «Серебряный век». Какой-нибудь «Мэтью Барни». Какие-нибудь «прерафаэлиты» (не «какие-нибудь», но – не об этом). Что-то – ещё. Много – ещё. Музеи Кёльна. Точки кристаллической решётки. Зоны роста приятельства – и приятия.
И просто – без всех этих, см. выше – высоких слов.
Не говорю о любви – к Прекрасным Велосипедам.
Ну и – девушки. «А девушки – потОм..».
Хочу, очень, чтобы сегодня было за упокой – как за здравие.
Тут внизу – несколько разношёрстных, навскидку, отрывков из писем. Ни к чему не приводящих совпадений. Стишков. Памяток.
Повторы. Да.
(Воспоминание всегда – повторы. Раз в год. Хотя бы раз в год. Первый - «раз в год»).
Потому что новое Алёшино теперь – не здесь.
Отрывки из писем:
........................................
Через года два – вдруг (опять, опять) – мне сильно захотелось – ну просто приспичило! – поискать в интернете сведения о Хорвате. Нашёл. Тут же послал Мане.
Она, в сильном возбуждении, отписывает : именно тогда, именно в тот момент, ей – ну очень – приспичило Евгения Хорвата. Но какое-то дикое затмение нашло : она (вдруг, почему-то?) не полезла в интернет, а стала искать – где угодно, но не там. И, естественно, не нашла. Это – естественно.
А что – неестественно : догадайтесь с трёх раз.
Хорошо, повторяю, что – нечасто....
...............................
*Мария Каменкович – прекрасный, замечательный поэт (1962 – 2004). Считаю счастьем и честью дружбу с ней.
Здесь и далее в этом отрывке речь – о нечаянной, случайной – не поэтической – перекличке трёх мёртвых поэтов.
У меня сейчас, когда пишу – волоски на руках, на коже дыбом.
Следующий отрывок, из другого письма):
…………………………………………………………
... К случаям и случайностям. Были в субботу у Парщиковых, на дне рождения, засиделись допоздна. Пробило двенадцать. Вдруг Лёша, ни с того, ни с сего, начинает : не знаю ли я что про Евг. Хорвата, ему НЛО поручило написать о Хорвате (тот, оказывается, перед самоубийством написал роман по-немецки – разысканный, переведённый и изданный нло-шниками) : ты, как-то, говорил что разыскиваешь материалы по Хорвату – и т.д., и т.п... Я смотрю на циферблат – первые минуты 5-го февраля – день рождения Маши! С приветом! (Помните, я Вам недавно описывал «случай с Хорватом»?) Рассказал это Валере Каменковичу : он говорит, что усматривает здесь проявление юмора Высших Сил. ( N.B! Не путать с Вооружёнными Силами и Военно-Воздушными).
Такие шуточки наводят на скептическое отношение к чувству юмора Организующей Силы.
Хотя, в одном фильме, утверждалось обратное ( "посмотрите, хотя бы, на Утконосов").
Но, видать, со времён сотворения Утконосов – Оно свой нюх потеряло.
Ещё один – смешноватый, невнятный знак. С невнятной сверхзадачей, непонятной семантикой.
Уже тогда метафизика тихонько – поддувала, сквозило..:
........................................
... Беру в библиотеке, с полки на букву «Р», книгу Льва Рубинштейна и открываю её, сразу, на главе «Парщиков». Оказалось : тоже – Лев. Тоже – Рубинштейн. Только не тот, не известный поэт-концептуалист, знакомый Лёши. А - профессор сопромата. В военной части мемуаров рассказывает о любимом комбате – Парщикове. Которому посвящена целая глава.
Сам Лёша, узнав, – встрепенулся было, подняв уши. Но – непонятно : что следует из этой белиберды? Сапоги всмятку и : «Посмотрите на Утконосов»...
Лев Рубинштейн – соединение слов не исключительное. Но встречается, думаю, не часто. Парщиков – фамилия, вообще, - не встретишь. Сочетание всего этого в одном флаконе вещь, согласитесь – редкая.
Не знаю: относить ли в случайности?
........................................
Ещё – львовский стишок, отмеченный Лёшей. (Львов он любил. Оттуда, порой – в разгар совка – исходили какие-то протруберанцы.
Парщикова во Львове и тогда знали, цитировали.
Во времена Сверхновой львовские дружбы-протруберанцы протянулись до самой Америки:
........................................
СОН : ЛЬВОВ
«І все то те... Душе моя,
Чого ти сумуєш?»
(Т.Г. Шевченко)
Буднично. Привычно. Странно. «Україно, земле..».
День прилёта. День отлёта? Вслушиваюсь. Внемлю.
Гулкий звук шагов : проходит ( молча : пантомима )
Стен в подземном переходе – как Орфея – мимо.
Не узнала : от вина ли? Полночи без сна ли?
– Не заметила, гуляла : гетьмана меняли.
Боевой гопак. Предместье. ( Вспомнил : капоэйра!)
Брама тёмная. Европа. Новая эра.
Львов. Окраина. Заборы. Вороны, вороны.
Телевизоры – о Крыме. Министр обороны.
К Центру. К университету. Опере австрийской.
Магазинам. К центру. Свету. По улице Стрыйской.
Что ни спросишь – наливают. Плясовая. Опа!
Коломыйский блюз. Кавярня. Дикая синкопа.
Судороги букв. Мигает клинопись неона.
Там музыки слепые – рвут аккордеоны!
В боковом – билет на Франкфурт. Ночь. „Tylko we Lwowe“.
Переделано. Переспiв. Упрямая мова.
Тень отлёта. Все в пролёте : гуляй по буфету.
Здесь, у трапа самолёта – ваши. Наших нету.
Как волы ревут турбины в «Боинге» козацком...
Не подавишься ли, сынку, сувенирным пляцком?
----- Original Message -----
From: "alexei parshchikov" < >
To: "Demian Fanschel"
Sent: Tuesday, September 23, 2008 2:48 PM
Subject: 23.09.08
Сихотворение "Сон: Львов" великолепно,
сам язык! Богато и нрпереводимо
Твой Алёша
И украинский он знал.
Було з ким порозмовляти в Кельнi на незабутiй мовi.
Апрель 2009:
........................................
... Лёша втягивался в смерть на наших глазах; я – уже как врач – видел, понимал. Ничего нельзя было поделать: «без турусов и колёс», – и даже бодрячка разыгрывал неубедительно, на автомате. (За тобой, над механической, вежливой, ответной жёлто-серой усмешкой, следил глаз – всё понимающего старого лиса. НЕ ГОТОВОГО).
И третье апреля для нас всех оказалось – неожиданным, никто не был готов, - как обухом. Надо было выговориться, договорить, договориться, написать, сказать – чтобы передали ему.
В интернете же все – живые.
Ну да ладно. К делам бумажным.
........................................
Последнее:
........................................
... Что-то потеряно, потеряло острый привкус беды, что-то начало сростаться.
Только когда читаешь нехудожественную запись первых (последних) часов – наполненных тоской, невозможностью объясниться (с кем?!.), объяснить, - пропитанных ужасом убегания своего – всего - времени, когда читаешь жизнь свою с 3 по 5 апреля – тогда начинают разрываться озоновые дыры – звучит хрипловатый голос, мелькают велосипедные спицы в предместьях Бад-Годесберга: «Горы! Я вижу горы!»
»
........................................
03.04.2009
В ночь на пятницу умер Лёша Парщиков.
Подробностей не будет никаких, – какие подробности?: событие слишком цельное.
Ужас, в отличие от страха - не подробен.
Это - не эпистола, не некролог. Просто - "по памяти", по следам вчерашней беды:
В пятницу вечером сидели в квартире, перевёрнутой вверх дном, пытались, как-то бестолково, поддержать жену и сына. Звонили беспрерывно сразу 4 телефона.
Чаще всех - лёшин мобильник..
Да, кстати. Получилось так, что он даже не ушёл, а – вылетел в окошко. Как заправский Барон Мюнхгаузен, – нестандарт. И не вернулся. Сутки тому, когда подъехала скорая, собирался ещё, помаленьку, спуститься сам, с 3 этажа (дом старый, без лифта, носилкам не развернуться). Весу в человеке осталось – половина. Но медики боялись новых обмороков: открылось окно, подогнали с улицы специальный эвакуационный кран, и – порх!.
В окне показал большим пальцем : класс!
Итак:
АЛЕКСЕЙ ПАРЩИКОВ, ВЕЛОСИПЕДИСТ.
Этот велосипедист ни в чём не виноват.
Лёша боролся до конца. Велел никому ничего не сообщать (о том, что - онкология). Последний год был - без голоса, с трубкой в горле. Вспоминал Вен. Ерофеева. Но после каждой операции быстро восстанавливался, держался и не терял бодрости. Земли под ногами. Заглядывался на проходящих барышень. Прошлым летом - всё с той же трубкой в горле – отчебучили с ним вдвоём велопробег вдоль Рейна, в горы за Бонном. У-ух! (Ему - как волку в сказке - "выковали серебряное горло" : прекрасный волчий хрип). Еле смог за зарезанным угнаться. Его спортивный снаряд летел с горок и мостов – как Илья-пророк на запад!.
Ещё только полгода тому собирались летом повторить фокус. Не удалось.
Умер он, как объяснил врач - легко, во сне, от эмболии.
Теперь по другому смотрю на один стишок 2000 года. Тогда Лёша получил свежую гринкарту и решал: а не переехать ли ему окончательно в Штаты. Тогда же и получил от него в подарок «Выбранное». Типично парщиковский сборник, с рентгеновскими (?) снимками вместо иллюстраций. Вот - преамбула. В благодарность от меня, грешного, последовал ответ-посвящение : автору «Выбранного» на посошок. Который ему (что, собственно - редкость) явно понравился. Но не это главное. Главное: по другому смотрится теперь тот неосторожный, случайный стишок-грешок. Где - насчёт "тяжеловатой головы", которую "не сносить". (Знал бы то, что знаю, – «вырубил бы топором». Любые слова, любые, особенно ритмические, флуктуации чужих строк имеют свойство превращаться в настройщика антенны. Прав Тютчев). Именно оттуда и пошла расти беда. Горло, шея, от операций становилась всё слабее, тоньше. Голова казалась всё тяжелей.
Лёшу жалко.
........................................
... И., и вправду - не то, что бы - сейчас трезв. Стишки, о кот. Вы говорите, вроде - никуда не посылались.
Похороны и проводы (всё вместе - 8 часов, последние 4-5 часов - поминки. И ни одного - кто не смог бы, под красное сухое и водку - подхватить, или сам подрыдать-прочитать Лёшины стишки. Класс! Каждому вот такое желаю. Особенно - "Сад моих друзей" - и пр.
Как только отойду и проретрзвею - расскажу. Лёшин аудиодиск и видеоинсталляции крутились бесппрерывно в просторной, светлой югендстиль-квартире в центре Кёльна. Жужжали мужчины в чёрном и жёны всех периодов, дарили альманахи друг другу, забывшие об обстоятельствах, принявшие на грудь, авторы, - вобщем, всё, весь последний лёшин хеппенинг, - прошёл великолепно.
Желаю себе - такого же. Опять же - попозже. Если можно.
.... Это действительно было... хорошо и трогательно.
........................................
........................................
* * *
Алексею Парщикову
Стих белый – белою вороной?
Куда уж хуже (сто потов
Сойдёт, чтобы не проворонить) –
Тот, чёрный, шайкою котов,
Что лишь, брезгливо-аккуратно,
В взлохмаченный порядок слов
Войдёт, – всё симметрично, кратно, –
Беда! И снова жди послов.
Те – стайкою кордебалетной,
Те снова – по цепи кругами...
Лишь в книге с клиникой скелетной
Их сокрушают сапогами.
А дальше – лязгом, чётким близким, –
До ломоты в висках, “тройчатки” –
И не мяуканьем английским –
Германской сумрачной брусчаткой, –
Он за метафору зашёл.
Он смыслу намертво обучен.
Как шрифт готический закручен.
Как викинга ладья тяжёл.
Атлантика – как Атлантида
Обратная – встаёт из вод:
Стеклянные кариатиды
Пока подержат небосвод.
В Европе что, на курьих ножках,
В курной (а всё ж родной) избе, –
Помазано? Ну, – на дорожку!
Здесь, парень, не сносить тебе
Тяжеловатой головы
Патриция времён упадка...
Компьютер – как киот вдовы,
Как длинная рука Москвы, –
В углу мерцающий лампадкой.
СЫН СЛОВЕСНИКА
Матвею Парщикову
На диван, ну прошу!, на диван,
С толстой книгой немецкой, с ногами :
Там, где шаркающими шагами –
Трёх царей-пастухов караван.
Где рассказчик, себе на уме,
Тёзке сказ бормоча от Матфея
(С иллюстрациями), умел,
Гласом хрипнущего котофея,
Золочёнными кудрями над
(То, что умник, двухлетнее чудо
Будет к старости припоминать :
«Здесь? Теплее... Теплее. Откуда?») –
На всю жизнь, в десять с чем-то минут,
На диванчике, бедно ли, худо
(Что, не переживай – помянут:
«Нет. А всё же : откуда?..»), - покуда
Усыпляется маленький Мук,
На ночь сказкою: «Долго ли, скоро ли...»
(Весом золота давит на звук
Слов в волчином серебряном горле) :
Агнец, ясли, картинка, клише –
Как на чистом листе, на верже –
На английском, немецком, на русском.
На словесниковом малыше
Свет. Трёхсвечник с сиянием узким.
Промелькнула безумная «ять».
Шрифт готический. Смыслы размыты.
На стене, как три слова, горят –
В полки вогнаны – три алфавита.
Фото kadream , Кати Дробязко
