«Как рассказала "Известиям" глава комитета нижней палаты парламента по вопросам семьи, женщин и детей Елена Мизулина, она и ее коллеги сейчас работают над поправками в закон "О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию" — они предусматривают блокировку не только СМИ за нецензурную брань, но и аккаунтов блогеров в соцсетях, а также целых сайтов.»
Например:
Сайт «А.С.Пушкин»:
«ТЕЛЕГА ЖИЗНИ
Хоть тяжело подчас в ней бремя,[1]
Телега на ходу легка;
Ямщик лихой, седое время,
Везет, не слезет с облучка.
С утра садимся мы в телегу;
Мы рады голову сломать
И, презирая лень и негу,
Кричим: пошёл, ебёна мать![2]
/.../»
..............................
Примечания
1. ↑ Напечатано Пушкиным впервые в «Московском Телеграфе» 1825, № 1, стр. 49. (МТ). Посылая текст стихотворения в письме к Вяземскому, Пушкин прибавил: «Можно напечатать, пропустив русский титул». Согласно этому указанию, Вяземским в МТ были изменены ст. 6 и 8. Вошло в «Стихотворения А. Пушкина», изд. 1826 г., стр. 90, в отдел «Разные стихотворения» (СП) и в «Стихотворения А. Пушкина», часть первая, 1829, стр. 180, в отдел стихотворений 1823 г. (СП1). Беловой автограф в письме к Вяземскому от 29 ноября 1824 г. — ГАФКЭ. Остафьевский архив. Напечатано Вяземским в публикации «Письма А. С. Пушкина к кн. П. А. Вяземскому» — «Русский Архив» 1874, № 1, стб. 139. Включено в рукопись 1836 г. — ЛБ № 2393, л. 141—141 об. Печатается по СП1. Датировано Пушкиным 1823 г. (И. М., 1947)
2. ↑ В оригинале: «Кричим: „валяй, ебёна мать“». Последние два слова в большинстве изданий опускаются по цензурным соображениям, а также из ложного чувства благопристойности, тем самым выхолащивается смысл стихотворения, искажается его характер. Д. С.
Цитаты-комментарии:
• Сам Пушкин в произведениях не брезговал матерными выражениями. Он их называл «русским титулом». Посылая кн. П. А. Вяземскому стих<отворение> «Телега жизни» (1823 г.) со строкой: «Кричим: <„>валяй,< >ебена мать<“>», Пушкин прибавлял: «Можно напечатать, пропустив русский титул».
М. А. Цявловский. Комментарии к балладе А. Пушкина «Тень Баркова».
Тень Баркова
1
Однажды зимним вечерком
В бордели на Мещанской
Сошлись с расстриженным попом
Поэт, корнет уланский,
Московский модный молодец.
Подьячий из Сената
Да третьей гильдии купец,
Да пьяных два солдата.
Всяк, пуншу осушив бокал,
Лег с блядью молодою
И на постели откатал
Горячею елдою.
2
Кто всех задорнее ебет?
Чей хуй средь битвы рьяной
Пизду кудрявую дерет
Горя как столб багряный?
О землемер и пизд и жоп,
Блядун трудолюбивый,
Хвала тебе, расстрига поп,
Приапа жрец ретивый
В четвертый раз ты плешь впустил,
И снова щель раздвинул,
В четвертый принял, вколотил
И хуй повисший вынул!
3
Повис! Вотще своей рукой
Ему милашка дрочит
И плешь сжимает пятерней,
И волосы клокочет.
Вотще! Под бешеным попом
Лежит она, тоскует
И ездит по брюху верхом,
И в ус его целует.
Вотще! Елдак лишился сил,
Как воин в тяжей брани,
Он пал, главу свою склонил
И плачет в нежной длани.
4
Как иногда поэт Хвостов,
Обиженный природой,
Во тьме полуночных часов
Корпит над хладной одой,
Пред ним несчастное дитя —
И вкривь, и вкось, и прямо
Он слово звучное, кряхтя,
Ломает в стих упрямо, —
Так блядь трудилась над попом,
Но не было успеха,
Не становился хуй столбом,
Как будто бы для смеха.
5
Зарделись щеки, бледный лоб
Стыдом воспламенился,
Готов с постели прянуть поп.
Но вдруг остановился.
Он видит — в ветхом сюртуке
С спущенными штанами,
С хуиной толстою в руке,
С отвисшими мудами
Явилась тень — идет к нему
Дрожащими стопами,
Сияя сквозь ночную тьму
Огнистыми очами.
6
Что сделалось с детиной тут?»
Вещало привиденье.
— «Лишился пылкости я муд,
елдак в изнеможеньи,
Лихой предатель изменил,
Не хочет хуй яриться».
«Почто ж, ебена мать, забыл
Ты мне в беде молиться?»
— «Но кто ты?» — вскрикнул Ебаков,
Вздрогнув от удивленья.
«Твой друг, твой гений я — Барков!»
Сказало привиденье.
7
И страхом пораженный поп
Не мог сказать ни слова,
Свалился на пол будто сноп
К портищам он Баркова,
«Восстань, любезный Ебаков,
Восстань, повелеваю,
Всю ярость праведных хуёв
Тебе я возвращаю.
Поди, еби милашку вновь!»
О чудо! хуй ядреный
Встает, краснеет плешь, как кровь,
Торчит как кол вонзенный.
8
«Ты видишь, — продолжал Барков,
Я вмиг тебя избавил,
Но слушай: изо всех певцов
Никто меня не славил;
Никто! Так мать же их в пизду
Хвалы мне их не нужны,
Лишь от тебя услуги жду —
Пиши в часы досужны!
Возьми задорный мой гудок,
Играй им как попало!
Вот звонки струны, вот смычок,
Ума в тебе не мало.
9
Не пой лишь так, как пел Бобров,
Ни Шелехова тоном.
Шихматов, Палицын,
Хвостов Прокляты Аполлоном.
И что за нужда подражать
Бессмысленным поэтам?
Последуй ты, ебена мать,
Моим благим советам,
И будешь из певцов певец,
Клянусь я в том елдою, —
Ни черт, ни девка, ни чернец
Не вздремлют под тобою».
10
— «Барков! доволен будешь мной!»
Провозгласил детина,
И вмиг исчез призрак ночной,
И мягкая перина
Под милой жопой красоты
Не раз попом измялась,
И блядь во блеске наготы
Насилу с ним рассталась.
Но вот яснеет свет дневной,
И будто плешь Баркова,
Явилось солнце за горой
Средь неба голубого.
11
И стал трудиться Ебаков:
Ебет и припевает
Гласит везде: «Велик Барков!»
Попа сам Феб венчает;
Пером владеет как елдой,
Певцов он всех славнее;
В трактирах, кабаках герой,
На бирже всех сильнее,
И стал ходить из края в край
С гудком, смычком, мудами.
И на Руси воззвал он рай
Бумагой и пиздами.
12
И там, где вывеской елдак
Над низкой ветхой кровлей,
И там, где с блядью спит монах,
И в скопищах торговли,
Везде затейливый пиит
Поет свои куплеты.
И всякий день в уме твердит
Баркова все советы.
И бабы, и хуястый пол
Дрожа ему внимали,
И только перед ним подол
Девчонки подымали.
13
И стал расстрига-богатырь
Как в масле сыр кататься.
Однажды в женский монастырь
Как начало смеркаться,
Приходит тайно Ебаков
И звонкими струнами
Воспел победу елдаков
Над юными пиздами.
У стариц нежный секелек
Зардел и зашатался.
Как вдруг ворота на замок
И пленным поп остался.
14
Вот в келью девы повели
Поэта Ебакова.
Кровать там мягкая в пыли
Является дубова.
И поп в постелю нагишом
Ложиться поневоле.
И вот игуменья с попом
В обширном ебли поле.
Отвисли титьки до пупа,
И щель идет вдоль брюха.
Тиран для бедного попа,
Проклятая старуха!
15
Честную матерь откатал,
Пришлец благочестивый
И в думе страждущей сказал
Он с робостью стыдливой
— «Какую плату восприму?»
«А вот, мой сын, какую:
Послушай, скоро твоему
Не будет силы хую!
Тогда ты будешь каплуном,
А мы прелюбодея
Закинем в нужник вечерком
Как жертву Асмодея».
16
О ужас! бедный мой певец,
Что станется с тобою?
Уж близок дней твоих конец,
Уж ножик над елдою!
Напрасно еть усердно мнишь
Девицу престарелу,
Ты блядь усердьем не смягчишь,
Под хуем поседелу.
Кляни заебины отца
И матерну прореху.
Восплачьте, нежные сердца,
Здесь дело не до смеху!
17
Проходит день, за ним другой,
Неделя протекает,
А поп в обители святой
Под стражей пребывает.
О вид, угодный небесам?
Игуменью честную
Ебет по целым он часам
В пизду её кривую,
Ебёт... но пламенный елдак
Слабеет боле, боле,
Он вянет, как весенний злак,
Скошенный в чистом поле.
18
Увы, настал ужасный день.
Уж утро пробудилось,
И солнце в сумрачную тень
Лучами водрузилось,
Но хуй детинин не встает.
Несчастный устрашился,
Вотще муде свои трясет,
Напрасно лишь трудился;
Надулся хуй, растет, растет,
Вздымается лениво...
Он снова пал и не встает,
Смутился горделиво.
19
Ах, вот скрипя шатнулась дверь,
Игуменья подходит,
Гласит: «Еще пизду измерь»
И взорами поводит,
И в руки хуй... но он лежит,
Лежит и не ярится,
Она щекочет, но он спит,
Дыбом не становится...
«Добро», игуменья рекла
И вмиг из глаз сокрылась.
Душа в детине замерла,
И кровь остановилась.
20
Расстригу мучила печаль,
И сердце сильно билось,
Но время быстро мчится вдаль,
И темно становилось.
Уж ночь с ебливою луной
На небо наступала,
Уж блядь в постели пуховой
С монахом засыпала.
Купец уж лавку запирал,
Поэты лишь не спали
И, водкою налив бокал,
Баллады сочиняли.
21
И в келье тишина была.
Вдруг стены покачнулись,
Упали святцы со стола,
Листы перевернулись,
И ветер хладный пробежал
Во тьме угрюмой ночи,
Баркова призрак вдруг предстал
Священнику пред очи.
В зеленном ветхом сюртуке
С спущенными штанами,
С хуиной толстою в руке,
С отвисшими мудами.
22
- «Скажи, что дьявол повелел»,
- «Надейся, не страшися»,
- «Увы, что мне дано в удел?
Что делать мне?» — «Дрочися!»
И грешный стал муде трясти
Тряс, тряс, и вдруг проворно
Стал хуй все вверх и вверх расти,
Торчит елдак задорно.
И жарко плешь огнем горит,
Муде клубятся сжаты,
В могучих жилах кровь кипит,
И пышет хуй мохнатый.
23
Вдруг начал щелкать ключ в замке,
Дверь громко отворилась,
И с острым ножиком в руке
Игуменья явилась.
Являют гнев черты лица,
Пылает взор собачий,
Но вдруг на грозного певца,
На хуй попа стоячий
Она взглянула, пала в прах,
Со страху обосралась,
Трепещет бедная в слезах
И с духом тут рассталась.
24
— «Ты днесь свободен, Ебаков!»
Сказала тень расстриге.
Мой друг, успел найти Барков
Развязку сей интриге
— «Поди! Отверзты ворота,
Тебе не помешают,
И знай, что добрые дела
Святые награждают.
Усердно ты воспел меня,
И вот за то награда» —
Сказал, исчез — и здесь, друзья,
Кончается баллада.
1814-1815
Рефутация г-на Беранжера
Ты помнишь ли, ах, ваше благородье,
Мусьё француз, <говённый> капитан,
Как помнятся у нас в простонародье
Над нехристем победы россиян?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, <ебёна твоя мать?>
Ты помнишь ли, как за горы Суворов
Перешагнув, напал на вас врасплох?
Как наш старик трепал вас, живодёров,
И вас давил на ноготке, как блох?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, <ебёна твоя мать?>
Ты помнишь ли, как всю пригнал Европу
На нас одних ваш Бонапарт-буян?
Французов видели тогда мы многих <жопу>,
Да и твою, <говённый> капитан!
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, <ебёна твоя мать?>
Ты помнишь ли, как царь ваш от угара
Вдруг одурел, как бубен гол и лыс,
Как на огне московского пожара
Вы жарили московских наших крыс?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, <ебёна твоя мать?>
Ты помнишь ли, фальшивый песнопевец,
Ты, наш мороз среди родных снегов
И батарей задорный подогревец,
Солдатской штык и петлю казаков?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, <ебёна твоя мать?>
Ты помнишь ли, как были мы в Париже,
Где наш казак иль полковой наш поп
Морочил вас, к винцу подсев поближе,
И ваших жён похваливал <да ёб?>
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, <ебёна твоя мать?>
На картинки к «Евгению Онегину» в «Невском Альманахе»
1.
Вот перешед чрез мост Кокушкин[3],
Опершись <жопой> о гранит,
Сам Александр Сергеич Пушкин
С мосье Онегиным стоит.
Не удостоивая взглядом
Твердыню власти роковой,
Он к крепости[4] стал гордо задом:
Не плюй в колодец, милый мой.
2.
Пупок чернеет сквозь рубашку,
Наружу <титька> — милый вид!
Татьяна мнёт в руке бумажку,
Зане живот у ней болит:
Она затем поутру встала
При бледных месяца лучах
И на <потирку> изорвала
Конечно «Невский Альманах».
<1829>