Демьян Фаншель

Николай Лесков об украинско-российской границе

Читаем у Лескова – про границу на замке:
«... мы перебирались из страны "неба, елей и песку" в страну украинских черешен. /.../
Мы проехали всю Орловскую губернию /…/ вскоре перевалили за широкую балку, посредине которой тек маленький ручеек, служивший живым урочищем, составляющим границу Великой России с Малороссиею. /.../ и получившую очень характерное название "Пьяная балка".
Здесь на одном пологом скате была великорусская, совершенно разоренная, деревушка с раскрытыми крышами и покосившимися избами, а на другом немножко более крутом и возвышенном берегу чистенький, как колпик, малороссийский хуторок. Их разделяла только одна "Пьяная балка" и соединял мост; затем у них все условия жизни были одни и те же: один климат, одна почва, одни перемены погоды; но на орловской, то есть на великорусской, стороне были поражающие нищета и голод, а на малорусской, или черниговской, веяло иным. Малороссийский хутор процветал, великорусская деревня извелась вконец - и невозможно было решить: чего еще она здесь держится? В этой деревне ни один проезжий или прохожий не останавливались - как потому, что здесь буквально не было житья в человеческом смысле, так и потому, что все население этих разоренных дворов пользовалось ужаснейшею репутациею.
По одну сторону "Пьяной балки" была дорогая и скверная откупная водка, по другую дешевая и хорошая.
НА САМОМ МОСТУ СТОЯЛ КОРДОН, БДИТЕЛЬНО НАБЛЮДАВШИЙ, ЧТОБЫ ВЕЛИКОРУССЫ НЕ ПРОНОСИЛИ К СЕБЕ КАПЛИ МАЛОРОССИЙСКОЙ ВОДКИ; (выделено мной. – Д.Ф.)
но проносить ее в желудке кордон не мог возбранить /.../
/.../ и стоят под горой мужики и купцы и все водку носят, а потом часто бьются, так что даже за версту бывает слышен стон, точно в сражении. А когда между собою надоест драться, то кордонщиков бьют и даже нередко убивают".»
(Н.С. Лесков, «Детские годы», 1874).
Помню как поразило меня тогда, в ранних и глухих 80-х удивительное свидетельство о внутренних украинско-российских кордонах. Что-то, видимо, знала, что-то знала, что-то усвоила царская служба. Блокпосты системы ниппель между землями двух народов, в самом сердце империи..
Надо ли уточнять – в какую сторону они работали?
Украинско-российские кордоны, прикордонники, - робкое, вынужденное устроение – и это при всех государственных, официальных запретах украинского языка и шрифта в печати, усиленном, всей имперской мощью, продвижении русификации как госидеологии – ничего не помогало! И не помогает. Только – кордон! С прикордонниками. Дабы дурного чего не набрались. Или хорошего. Хорошей водки, например.
«Кордон», кстати, по-украински – граница. Прикордонник – пограничник.
Но что – кордоны. Опять в сегодняшнюю заполночь дурной сон возвращается - оттуда, из царства Вия. Сегодня опасная хтонь вновь скапливается там, за непрочным кордоном. За меловой чертой. Вплотную подходя к «Пьяной балке».

26 января 2022 г.

Сегодня, 07.11.2022, могло бы исполниться 85 лет Валерию Леонидовичу Сердюченко. Человеку неровному, морально, как и аз, грешный, неустойчивому и путанному. Несомненно, одарённому. (Даром что - профессору уважаемого университета. Бывает). Что важно: замечательному собутыльнику и собеседнику, искромётному рассказчику.
Тогда было не так важно – кто по какую сторону политбаррикад.
Ибо не грех, в перемирие - по любую сторону - раздавить в компании достойной пляшку-другую чего-нибудь злоупотребительного.
Было бы с кем.
А там - было.

Памяти В.Л.С., - земля ему пухом.

P.S. Да. Кстати. Уже после его смерти обнаружил, что основная неакадемическая публикация Сердюченко, которой он дорожил – а я за рюмкой почтенно и с удовольствием внимал – статья в «Новом мире» (№ 5, 1995), с незакавыченным и, на мой вкус, отличным названием: «Прогулка по садам российской словесности», – это название статьи классика Писарева от 1865 года. Вполне нормально. Только профессор В.Л.С., почему-то – не закавычил. Забыл? И нам ничего – о Писареве.

P.P.S. Как-то раз, подыскивая что бы посмотреть к ужину, зацепился за один трэшевый российский сериал. Заинтриговало название: «Филфак» («Филологи»). Нажал сразу 2-ю серию, чтобы понять, что за "кино". А там профессор – зовут ... – оппа! – Валерий Леонидович! Очень витальный! Ходок. Пьющий. До всякого-якого охочий. В роли героя - Ефим Шифрин, что не очень вяжется. Но.
Согласитесь: 1) филфак, 2) профессор, 3) лихой ходок, 5) выпить не дурак, 3) и, главное, и.о. фил-fuck-профессора - Валерий Леонидович!
Всё вместе, в сочетании – не оставляет сомнений. Увековечили, значит, - за что и выпьем.
В авторах сценария числится режиссёр, никакого отношения ко львовским кафедралам, вроде, не имеющий. Ну, дело известное: сценарии для сериалов пишут, бывает, и лит.негры. Мало ли - кого занесло из львовских бывших.

P.P.P.S. А вот – дорогого стоит:
Валер Сердюченко 16 Январь в 16:19
Мы тут со Светланой Михайловной стали тебя вспоминать - ты же дипломированный врач-стоматолог с высшим образованием? Прочитал твой "Мейл". Одно хочу сказать. Ты и твоя покойная собеседница разбиратесь в литературе больше чем я, что невозможно. Самйлик.

.
Профессор В.Л.С. и его символ христианства

Дорогой В.Л., прочёл Вашу пост-проповедь «О Христе с мечом».
По этому поводу хочу...
Эх.., да бог с ними, с проповедями!
Я вижу сейчас – другие дали.
В названии чудятся мне дни другие – и другие дела.
Читая «О Христе с мечом», по ассоциации вспоминаю о былом С. – со спасительно протянутой десницей.
С тускло блестящей в ней – как булатный меч - таранью!.
Вытащенной – зненацька, элегансько – из внутреннего кармана не менее элеганського велюрового пиджака. Оттуда, где угадывался партбилет:
«Не мир я вам принёс». Но тарань!
Можно ли передать эффект, произведённый рукой, вооружённой чешуйчатой меч-рыбой, на немногочисленных в утреннем заведении страждущих, нищих духом!.. Увечных похмельем, жмущихся к своим сиротским пивным кружкам.
Потому что – вдруг! – как спаситель, как Ленин!..
Лишь вместо рассекающей мрак ильичёвой, указующей путь ладони – благословенная Тарань..
Руке с мечеобразно мерцающей в ней рыбой, солёной квинтессенцией, символом добродетельного христианства, в тот день удалось накормить народы. Два стола утренних похмельщиков.
«То же й горить як зоря нам / - жест вогняної правицi!».
Не помню, после какого такого праздника, вы позвонили тогда с утра в дверь (ещё на Терешковой) Н. Где, после трудовой дружеской попойки, народ спал на полу вповалку. Вспомните: с трудом открыла вам Таня П. - в одних бретельках. И, сражённая усилием, рухнула на колени. И велела забрать меня на пиво.
Что и было - и правильно - сделано.
Там, на пиве, во время реанимации, и зрел я – и узрел воочию – явление десницы с Таранью!.
Извлекаемой, повторю, из внутреннего кармана дорогущего велюрового пиджака ослепительной элегантности.
После чего, возрожденный, спасенный, натхненний, обессиленный увиденным, принёс - ибо магазины закрыты - утреннему больному народу пиво в двух трёхлитровых банках.
И были все спасены.
Многие до сих пор живы.
Профессор В.Л.С. же через 10 лет – ударился в публицисты. Порой кажется – сильно ударился. Бичующие статьи. «Христос с мечом»...
Каковой, кстати, на мой взгляд, супротив В.Л. – с утра, в мутном шалмане, при галстуке, в ослепительном костюме-тройке с солёной рыбой, в средине 80-х – что плотник супротив столяра!

Кёльн, 10.06.2011

Волк

Ай да пиво, шашлычок!
Мне того... Я – недалече..
Вот и слёзки – так ничё –
Отливаются овечьи.

1998

Читаем у Лескова – про границу на замке:
«... мы перебирались из страны "неба, елей и песку" в страну украинских черешен. /.../
Мы проехали всю Орловскую губернию /…/ вскоре перевалили за широкую балку, посредине которой тек маленький ручеек, служивший живым урочищем, составляющим границу Великой России с Малороссиею. /.../ и получившую очень характерное название "Пьяная балка".
Здесь на одном пологом скате была великорусская, совершенно разоренная, деревушка с раскрытыми крышами и покосившимися избами, а на другом немножко более крутом и возвышенном берегу чистенький, как колпик, малороссийский хуторок. Их разделяла только одна "Пьяная балка" и соединял мост; затем у них все условия жизни были одни и те же: один климат, одна почва, одни перемены погоды; но на орловской, то есть на великорусской, стороне были поражающие нищета и голод, а на малорусской, или черниговской, веяло иным. Малороссийский хутор процветал, великорусская деревня извелась вконец - и невозможно было решить: чего еще она здесь держится? В этой деревне ни один проезжий или прохожий не останавливались - как потому, что здесь буквально не было житья в человеческом смысле, так и потому, что все население этих разоренных дворов пользовалось ужаснейшею репутациею.
По одну сторону "Пьяной балки" была дорогая и скверная откупная водка, по другую дешевая и хорошая.
НА САМОМ МОСТУ СТОЯЛ КОРДОН, БДИТЕЛЬНО НАБЛЮДАВШИЙ, ЧТОБЫ ВЕЛИКОРУССЫ НЕ ПРОНОСИЛИ К СЕБЕ КАПЛИ МАЛОРОССИЙСКОЙ ВОДКИ; (выделено мной. – Д.Ф.)
но проносить ее в желудке кордон не мог возбранить /.../
/.../ и стоят под горой мужики и купцы и все водку носят, а потом часто бьются, так что даже за версту бывает слышен стон, точно в сражении. А когда между собою надоест драться, то кордонщиков бьют и даже нередко убивают".»
(Н.С. Лесков, «Детские годы», 1874).
Помню как поразило меня тогда, в ранних и глухих 80-х удивительное свидетельство о внутренних украинско-российских кордонах. Что-то, видимо, знала, что-то знала, что-то усвоила царская служба. Блокпосты системы ниппель между землями двух народов, в самом сердце империи..
Надо ли уточнять – в какую сторону они работали?
Украинско-российские кордоны, прикордонники, - робкое, вынужденное устроение – и это при всех государственных, официальных запретах украинского языка и шрифта в печати, усиленном, всей имперской мощью, продвижении русификации как госидеологии – ничего не помогало! И не помогает. Только – кордон! С прикордонниками. Дабы дурного чего не набрались. Или хорошего. Хорошей водки, например.
«Кордон», кстати, по-украински – граница. Прикордонник – пограничник.
Но что - кордоны. Опять в сегодняшнюю заполночь дурной сон возвращается. Оттуда, из царства Вия. Сегодня опасная хтонь вновь скапливается там, за непрочным кордоном. За меловой чертой. Вплотную подходя к «Пьяной балке».

Выбор

В деревенское пустясь –
За Жан Жаком обруселым –
Жахнуть стопку. Как-то раз,
Невесёлым новосёлом,

Очутиться на краю
Тёмной, мокнущей деревни:
Глас коров, ревущих ревмя.
Вид пустынный. Ты – в раю.

Сам сподобился. Один.
С водкой. С книжкой Черубины.
С невозможностью чужбины.
Ты – сумел. Ты победил.

Другу в письмах прославляй
Блуд пейзанский неподмытый.
Глазом освещай подбитым
В темноте дорогу: «Бля!..».

Гостю хитро подавай:
«Ну-ка, удалась капуста?
По одной ещё?» «Давай.»
И закусим – с писком, с хрустом...

Сноп укропа, сноп петрушки –
Слава честному труду!
Заикаться, как в бреду:
«Х-хочешь к-кровушки в кадушке?.».


2003

1974-й

Как с рубенсовской женщиной
Мужчина пил устюженский.
Он из бокала с трещиной
«Ёрш» отпивал по-мужески,

А женщина – глоточками –
Девичее, шипучее.
Вздыхало под цветочками –
Широкое, могучее.

Всё это – очень русское.
А где-то – нидерландское:
Там на столе закускою
Был сорта сыр голландского.

И там они не пьяница
И железнодорожница, –
Гуляка (чуешь разницу?)
И памяти заложница.

Так время всё утробное,
Советское, шампанское,
Меняет на подробное,
Старинное, фламандское,

Как старый мастер делает
Всё ближнее и дальнее
Одной картиной целою
С мельчайшими деталями.

Где вместо кривой трубочки
Дымится «Прима» сладкая
И камельком – на тумбочке
Рефлектор. Баба гладкая,

Чуть разомлев, обрамлена
Подушками ладонными.
Лицо её направлено
В зарамье заоконное.

А там студентик вдалеке –
В осеннее, кондовое.
Прёт на уборку. Налегке.
И сапоги пудовые.

Иду – не выше коробка.
Иду – и ноль внимания,
Что лет мне – больше сорока.
Что ночь сейчас в Германии.

Что – женщина с мужчиною.
Что – в том году темнеющем.
Что – связью беспричинною.
И – за окном. И – где ещё?


2002

Обеденный перерыв

Никому. Секрет сиесты.
От чумы ларьков, запарки
Окон, раскалённой жести –
Воскресение в предместье,
На задворках лесопарка.

Над овражком, на подстилке,
В закутке, забытом Богом,
Отдохни. Вздохни. Остынь-ка
В благолепии убогом.

Просто: выдалась крапива.
Прост и скромен чистотел.
Вот – теперь. Неторопливо
Доставай бутылку пива...
Тихий ангел пролетел.


1998

«Не лепо ли ны бяшет, братие, начяти старыми словесы трудных повестий» о временах славных 70-х. Просвещения юношества ради, а, тако же, прославления великого, могучего и языкатого народного злоупотребления. К вящей славе отцов и дедов, кои, благодаря злоупотреблению оному, нынешнее славное непросвещённое юношество и воспроизвели.
Хорошо. Начинаю просвещать.
Тогда, на 1/6 земной суши, младые люди пили, в основном, страшного советского качества креплёные вина. Назывались они «чернилами». Или – справедливо – «бормотухой». Или, ещё справедливей – «шмурдяк». Большие - 0,75 - бутылки дряного отечественного вермута величались «фугасами», также «фаустпатронами». Сухое вино именовалось – «сухарь». Были и марочные названия. «Біле міцне» - «Биомицин». Имбирная настойка, где на наклейке был стрелец в кафтане и с алебардой – «Мужик с топором». Портвейн «Три семёрки» («777») – «Три топора». Вино «Изабелла» шифровали пугающе – «Зубило» (в украинском изводе – через «-ы-»). Сташное «Лучистое» - «Лечись ты». Вермут в фауст-патронах - «вер-муть». «Плодово-ягодное» - в основном, яблочное из Прибалтики – продававшееся в кооп-магазинах по 90 коп. бутылка, называли «плодово-выгодным». Покупка коего была сродни акту отчаяния.
Выручал самогон.
Самогон на почти-иностранной Западной Украине моего детства величали «бимбер» (потом узнал, что это польское слово). Иногда со спиртзавода, или с конфетной фабрики приносили дегустировать краденую «коньячную эсенцию» - спирт с подозрительно парфюмерной отдушкой, порой – резиновой (когда выносили в резиновых грелках на животе). Её ласково зввали «баюрой» (на львовской батярской гваре «баюра» - жидкая грязь, лужа).
С возмужанием в житие мое неизбежно вошла водка. Народная, высокооктановая. И уже не вышла.
В студенческие годы начала-средины 70-х на поморском Севере - Архангельск и вокруг, особенно в деревнях - я с удивлением обнаружил, что водку местные называют «вино». А любое вино - ласково, с оканьем – «кисленькое». В дальних леспромхозах, куда нас, молодых специалистов, забрасывали, время от времени, для санациии призывников, пили все, от бичей до начальства – единообразно и справедливо – что завезут в лавку раз в несколько недель. То и пили. Шмурдяк – так шмурдяк. Коньяк – так все коньяк. Шампанское – горе пришло в кишлак, ну ничего не поделашь, тьфу, гадость! – так шампанское. Но питьевой спирт – всегда. Поэтому коктейли были в чести. Спирт с шампанским назывался коктейль «Северное сияние». Спирт с коньяком – коктейль «Вырвиглаз». Коньяк, конечно же – «конина».
Позже, когда уже врачевал в военно-авиационной медицине, особо уважаем, помню, был коктейль «ШАсси» – хорошего качества самолётный спирт-антиоблединитель, который летуны крали канистрами, разведённый с глюкозой и аскорбинкой.
Ну и - общее место - пиво с водкой для 1/6 части земной суши называлось «Ёрш». Это святое.
Да. Водочные бутылки обозначали по крышке. «Бескозырка» - крышка отрывная, с «козырьком». Если повезёт – «с винтом», вариант «закрутка».
Крепкие напитки, если денег на закуску не хватало – «закусывали мануфактурой"» ("занюхивали" натянутым рукавом).
Водка на гидролизном спирте (а другой в Архангельске моей молодости, практически, не было) – та самая, которая «из опилок» – называлась «сучок», она же «табуретовка». Как-никак – Север, главная лесопилка страны, «доска, треска и тоска» – щепок и опилок хоть тем, что метром ниже, ешь. А вот с пшеницей в стране напряжёнка.
Потом начиналось ой-ё-ёй. И наступала трудовая ночь. Потом тёмный провал. В котором распускались почки, расцветали цветы твоей селезёнки..
Названия центрового пивного бара, куда неодолимо влекло отчаявшихся, отведавших накануне всякаго вышеперечисленного, в Архангельске никто особо не помнил. Назывался он в народе «Реанимация». Что соответствовало. Многим уважаемое пиво, поднесённое вовремя, помогло. Но не всем.
Выживших прошу поделиться впечатлениями, воспоминаниями и дополнениями.

Обеденный перерыв

Никому. Секрет сиесты.
От чумы ларьков, запарки
Окон, раскалённой жести -
Воскресение в предместье,
На задворках лесопарка.

Над овражком, на подстилке,
В закутке, забытом Богом,
Отдохни. Вздохни. Остынь-ка
В благолепии убогом.

Просто: выдалась крапива.
Прост и скромен чистотел.
Вот - теперь. Неторопливо
Доставай бутылку пива...
Тихий ангел пролетел.


1998

.







* * *

Рассудку, смыслу вопреки,
На что-то всё ещё надеясь,
Сомкнув ряды, примкнув штыки,
Когда «свиньёю» прёт что невесть –

Забывшись, закатив белки:
Кричащий плебс, мычащий демос, –
Читай. Лелей. Пиши. Реки.
Знай: «Ubi lingua – ibi Deus»*.

Оно не каждому дано:
По нёбу языком, по небу
Определять на вкус вино,
Слова на вкус. Не сеять хлеба.

Не сеять. Лыка не вязать.
Почто латиницею, нерусь,
Грешу? Пишу? Как знать, как знать:
Быть может, всё же: «ibi Deus»?

Всё зыбко. Гелиос в огне.
Тектоникою дыбит Геос.
Опоры нет нигде вовне.
Лишь: «Ubi lingua – ibi Deus».

Что там во сне? – Квадрат. В окне –
Сон. Чёрный ужас. Фобос. Деймос.**
Ночь подсознания во мне.
И лишь лампадкой: «...ibi Deus».

Что у Иова-то отнять?
Всё потерял – и водкой греюсь.
Лишь Слово велено понять.
И передать. И – ibi Deus!


1993


........................................................................
* Ubi lingua - ibi Deus (лат.) - Где язык - там Бог.
(пословица собсственного изготовления).
** Фобос (греч.) - Страх.
Деймос (греч.) - Ужас.
Спутники Марса.