Сегодня у нас здесь праздник и выходной - День объединения Германии.
Будем надеяться. По формуле Тертуллиана:





Размышления еврея в немецкой пивной

«Credo quia absurdum»*.
(Тертуллиан)

Вот город, когда-то – колония Рима.
Вот - кто-то, зачем-то – по имени Дима.
Порой сам себе удивляешься: «Ты ли?»
Ну что ж, эко диво. Здесь многие были.

Два шпиля собора торчат терпеливо.
Victoria? Или заказ на два пива?
Пользительно спрыснуть вчерашние скорби:
Для Urbi одно, а второе - для Orbi.

Собор называется попросту: Dom.
Да город при нём. Да я живу в нём.
Зачем я живу (в смысле – здесь) – непонятно
Ни мне, ни соседям. Не правда ль, занятно?

Я пью то же пиво, что пили когда-то
Друзья-студиозы Фомы Аквината.
Поскольку оно здесь вовек не прокиснет,
«Два светлого!», – живо и ныне и присно.

(Чем хуже, позвольте узнать это, мы
Отчаянно верящего Фомы?)

Вот – свежее, пенное.. Сколько же дат
Новых, с тех пор, как два года назад..
Что там сейчас? Русский путч разливной?
Положим, здесь тоже, вот в этой пивной.

Не тот, чтобы – дуром переть озверев;
Так, путч – в животе, в мочевом пузыре..
Пожалста, – сосуд мне наполнить до края.
Я здесь, в уголке мочегонного рая,

Не верю (какой умилительный тост!)
Ни в зубы дракона, ни в хвост-Холокост.
Я верю в погрома зажившие раны
(Да, знаю, читал, кто такие марраны).

Я верю, что беглые – все диссиденты.
Тьмы истин моменту. В успех импотента.
Я верую в город. В собор нерушимый.
Я верую в голос народа фальшивый.

Что толку мне здраво судить это? Мерить?
Проверить нетрудно. А ну, как – поверить.
Пускай безнадежно, неумно, подсудно,
Я верую, верую,
ибо – абсурдно.


1994


...............................................................
* «Credo quia absurdum» (лат) – Верую, ибо абсурдно.

.







Выбор

В деревенское пустясь –
За Жан Жаком обруселым –
Жахнуть стопку. Как-то раз,
Невесёлым новосёлом,

Очутиться на краю
Тёмной, мокнущей деревни:
Глас коров, ревущих ревмя.
Вид пустынный. Ты – в раю.

Сам сподобился. Один.
С водкой. С книжкой Черубины.
С невозможностью чужбины.
Ты – сумел. Ты победил.

Другу в письмах прославляй
Блуд пейзанский неподмытый.
Глазом освещай подбитым
В темноте дорогу: «Бля!..».

Гостю хитро подавай:
«Ну-ка, удалась капуста?
По одной ещё?» «Давай.»
И закусим – с писком, с хрустом...

Сноп укропа, сноп петрушки –
Слава честному труду!
Заикаться, как в бреду:
«Х-хочешь к-кровушки в кадушке?.».


2003

.







Край

“Хорошо в краю родном…”
(Фольклор)

По усам, по подбородку,
На ветру, всему назло:
От отечественной водки –
И погоду развезло.

Да, в питейной партитуре
Лишь сумбур, но на пари...
Под закуску... Нет, в натуре,
Ну куда еще курить!

Сон простора. Пожни сивы.
Пятна стылых водоёмов.
Жалко, право: сжаты нивы
Горизонтом, окоёмом.

И до пьяных слёз, до боли,
Смех сквозь трезвый – благодать:
Грустно. Пусто. Чисто поле.
Далеко тебя видать...


1998

1. Граница на замке:

«... мы перебирались из страны "неба, елей и песку" в страну украинских черешен. /.../
Мы проехали всю Орловскую губернию /…/ вскоре перевалили за широкую балку, посредине которой тек маленький ручеек, служивший живым урочищем, составляющим границу Великой России с Малороссиею. /.../
и получившую очень характерное название "Пьяная балка".
Здесь на одном пологом скате была великорусская, совершенно разоренная, деревушка с раскрытыми крышами и покосившимися избами, а на другом немножко более крутом и возвышенном берегу чистенький, как колпик, малороссийский хуторок. Их разделяла только одна "Пьяная балка" и соединял мост; затем у них все условия жизни были одни и те же: один климат, одна почва, одни перемены погоды; но на орловской, то есть на великорусской, стороне были поражающие нищета и голод, а на малорусской, или черниговской, веяло иным. Малороссийский хутор процветал, великорусская деревня извелась вконец - и невозможно было решить: чего еще она здесь держится? В этой деревне ни один проезжий или прохожий не останавливались - как потому, что здесь буквально не было житья в человеческом смысле, так и потому, что все население этих разоренных дворов пользовалось ужаснейшею репутациею.
По одну сторону "Пьяной балки" была дорогая и скверная откупная водка, по другую дешевая и хорошая.
НА САМОМ МОСТУ СТОЯЛ КОРДОН, БДИТЕЛЬНО НАБЛЮДАВШИЙ, ЧТОБЫ ВЕЛИКОРУССЫ НЕ ПРОНОСИЛИ К СЕБЕ КАПЛИ МАЛОРОССИЙСКОЙ ВОДКИ; (выделено мной. – Д.Ф.)
но проносить ее в желудке кордон не мог возбранить /.../
/.../ и стоят под горой мужики и купцы и все водку носят, а потом часто бьются, так что даже за версту бывает слышен стон, точно в сражении. А когда между собою надоест драться, то кордонщиков бьют и даже нередко убивают".»

2. «Проклятые хохлы»:

«..Эта картина, по-видимому, совершенно пленила нашего Кирилла /.../ и мы опасались, не разрешил бы он в "Пьяной балке" снова; но он категорически отвечал, что /.../ дал самому богу зарок водки не пить, а разве только попробует наливки, что и исполнил тотчас же, как мы перетащились за логовину на черниговскую сторону. /.../
Пропив один день, он продолжал то же самое и на другой и все более и более входил в стих - и, досадуя, что его никто не потчует, возымел намерение "хорошо проучить чертовых хохлов", которые, по его мнению, были до жалости глупы.
Скоро к тому представился случай: мы проезжали какое-то село в большой праздник. В корчме была масса народа. Кирилл остановил лошадей, зашел в корчму и пропал там.
Подождав его около четверти часа, двое из наших пошли его вызвать, но возвратились с известием, что наш возница затеял какую-то штуку с хохлами и ни за что не хотел выходить из корчмы.
Штука эта состояла в том, что Кирилл спросил у шинкарки чвертку водки - и, не выпив сам ни одной капли, распотчевал ее на трех ближайших малороссийских мужиков. Те, ничего не подозревая, выпили, а теперь Кирилл объявил им, что и они в свою очередь каждый должен его попотчевать. Мужики, почесавшись, затребовали каждый по чвертке, а наш Кирилл, слив все это в одну посуду, поблагодарил и выпил, уже на сей раз совсем позабыв свой зарок не пить белой.
При безобразном пьянстве нашего провожатого мы кое-как добрались до Королевца, /.../ где тогда шла ярмарка и где Кирилл снова "надул проклятых хохлов", но уже на этот раз его находчивость избрала орудием для обмана нас самих./.../»
(Н.С. Лесков, «Детские годы», 1874).