Демьян Фаншель

Дивны дела твои, туберкулёз!

Её однокласснице по московской женской гимназии, Анастасии Цветаевой – да и старшей сестре Насти, гимназистке румяной Марине – казалось, суждена была долгая, здоровая жизнь. Обеим – кровь с молоком – профессорским дочкам Цветаевым. Видным, читавшим, мелодекламирующим стихи в унисон..

Но не бедолаге Лене – Елене Гомберг-Дьяконовой, молодой барышне из купеческих. Существа, по тем временам, недолговечные, эфемерно-красивые, с лихорадочным румянцем, чахоточные пациентки рубежа веков были всего лишь Прекрасными Дамами, всего лишь объектами литературы – эпохи модерна. Как писали тогда: «Кладбищенския розы расцвели на ея щеках.»..

Вот бы и – Марина Цветаева... В швейцарских горах бы без толку лечились. До преклонных лет.

Не суждено.

«Кому быть повешену – тот не утонет.».

Одноклассница младшей Цветаевой, казанская купеческая дочь болела чахоткой.

Опасное, казалось бы, смертельное для молодой девушки обстоятельство.

Посланная семьёй на лечение, в горном швейцарском санатории (см., читай – «Волшебная гора», «Три товарища», - и т.д., и т.п.) она знакомится со сверстником – таким же туберкулёзным, 17-летним Полем Гренделем.

Элюаром.

Посланным – кем?, доктором?, – разве?.. – в то самое время – в то же место.

Оба излечились – любовью. Оба заболели ей.

Через девять лет, матерью трёхлетней дочери, кёльнскими улицами, лёгкими стопами, следы которых я безуспешно ищу, Елена-Гала, сопровождаемая Полем, идёт на встречу с гениальным Максом Эрнстом.

Это фото сделано 19 июля 1953-го года в Одессе.
Всего неполных полгода – 4 месяца только – как Гуталин, чудесным образом, нашими, вашими молитвами, сдох. «Кони откинул».
(И папа ещё долго, при всём при том, будет почитать его освободителем.
Ну да: между гиеной и крокодилом...).
Папиного отца, моего дедушку, доброго еврейского крестьянина, нечаянно выжившего с детьми в гетто, потерявшего там почти всю родню, несколько месяцев перед этим жестоко, до полусмерти избили в поезде добрые, свои советские люди – как американского шпиона-космополита. Обладателя характерного акцента.
Ещё бы немного – и...
И, вдруг – за чудотворной смертью сухорукого, рябого амана, в самый последний момент – вдруг! – всё стихло...
И «остервенениенарода» против низкопоклонствующих, и «барклайзима», и «русскийбог»... – стихло.
На время замерло.
Замирилось – в задумчивости. Растерянности.
Бо, оказывается: все люди – братья. По скорби. С начала марта.
И все – советские граждане.
«Агрессивно-послушное большинство», – до сих пор люблю это определение.
«Столыпины» с решётками, ещё в марте 53-го стоявшие на запасном пути в ожидании нового человеческого мяса – так и остались на запасном пути. Вместе с бронепоездом.
Не очень ещё верилось: но, кажется – но, вроде бы – но, может, можно бы начинать спокойней оглядываться...
Немного отдышаться – от постоянного гона века-волкодава.
Передохнуть (в этот раз – с ударением на последний слог).
В этот день, на этом снимке никто не знает долго ли продлится передышка.
И не хочет знать.
Спасшиеся недавно, вечно, большую часть своей жизни спасавшиеся – недоликвидированные Гитлером – ещё через несколько лет недоликвидированные Сталиным – чудом выжившие мои родители – женятся! Хоть мир перевернись!
И будь, что будет!
Я буду. Ещё тот подарочек. Мазл тов!